О политике, строительстве, странностях дружбы и красивых снах
6 октября
- Ты приедешь ко мне? – спросил Дым дождливым вечером.
Я была сонной после кровопотери, предпринимала отчаянные попытки не поддаваться ксавьирусу, литрами пила лимонный чай и разгребала дедлайны. Но я не умею отказывать подобным просьбам.
- Конечно, - сказала я, - и, видимо, останусь на ночь. Взгляни на часы.
- Тогда приезжай в восемь. – Согласился он.
В дороге я успела растравить душу печальной музыкой, и на подходе к Башне уже навывала отрывки вслух.
Меня все еще потряхивало после прошлой ночи.
«Я хочу высказать Ксавье все, что не говорила прежде, попрощаться и уйти».
«Не делай этого. Остановись. Подумай дважды».
«Я подумала уже трижды, Дым. Это нужно прекратить».
«Не сегодня ночью».
«Почему нет?»
«Мне жаль его. Я сочувствую ему. Мне… страшно за него?»
«Мне тоже. А что он чувствует? Чувствует ли? Дым, мы должны его отпустить».
«Нет. Пожалуйста, ради меня. Не делай этого сегодня ночью».
«Тогда – утром?»
«Как хочешь. Это твое решение».
«Я уже ничего не хочу. Он причинил нам - мне - слишком много зла. Сколько будет еще? Я должна быть сильной. Ради моей семьи, частью которой он больше, видимо, не хочет являться».
«Это твое решение».
В общем, нынешний вечер просто не мог не быть вечером скорби. Дым ударился в воспоминания о прошлом, что я охотно поддержала. Впрочем, большую часть вечера я была молчаливой слушательницей.
Как мы похожи!.. Сильнее, чем он думает, сильнее, чем он говорит («ты вряд ли смоешь понять», «ты этого не испытывала»). Его недоверие причиняет мне боль. Как и его закрытость. Я не могла обнять его, не могла утешить его – телесно.
Мы легли спать около полуночи. Кровать в Башне была слишком широка для двоих. Я думала о Ксавье между нами. Дым, наверное, тоже, но мы оба не говорили об этом. Ночью призраки оживали и толпились вокруг широкой постели, накрытой черно-белым пледом.
- Молчи, - попросил Дым, когда я прикоснулась к его плечу и начала говорить слова поддержки. Он отстранился, его тело реагировало рефлекторно – опасность, опасность, недоверие.
Я не стала давить – свернулась на своей половине кровати и закрыла глаза.
Под веки пробивалось сияние. Во сне Дым сбросил одеяло, его тонкокостное гибкое тело вытянулось, голова запрокинулась. От него исходило молочное-белое свечение, и маленькие искрящиеся мотыльки облюбовали гирлянду над кроватью, чтобы напитаться этим светом. Очень медленно, чтобы не спугнуть их, я открыла глаза. Сон во сне.
7 октября
Рассвет был солнечным, но спальня была на северной стороне, и прямые лучи солнца не достигали окна. Фортепианные переливы будильника заставили меня открыть глаза. Дым медленно одевался в полумраке. Свет утра рассеял его собственный свет.
Я хотела сказать что-то, обсудить планы на день. Попросить разбудить меня, когда он будет уходить – я была уверена, что он оставит мне ключи: на случай, если мне понадобится в магазин или по срочным делам.
Но проснувшись снова, парой часов позже, я поняла, что он запер меня.
В этом, собственно, не было ничего угрожающего – ночь отступила, и призраки Башни не могли причинить мне вреда. Но было ли это недоверием? Или заботой? Может, банальной забывчивостью?
Я знала, что он вернется к обеду. У меня был с собой ноутбук и дела на сегодня.
Но главный вопрос оставался нерешенным.
Что мне делать с Ксавье?
Дым вернулся к часу. Мы разогрели еду, поели, обсуждая события его утра (у меня, понятное дело, ничего интересного не происходило).
- Ты пойдешь сегодня на баррикады? – Вдруг спросил он.
- Нет, - ответила я, - сегодня у меня по плану семья. Я бы пошла на митинг, и вообще поучаствовала в этом всем, но просто не могу сегодня. В другой день – да.
- Почему ты вообще туда ходишь?
- Я так люблю свою страну – и ненавижу государство. Зачем ты опять спрашиваешь?
- Хочу знать, - упрямо наклоняет голову он.
- Что, мою политическую позицию?
- Например.
Разговоры о политике никогда не заканчиваются хорошо. И зачем я только пытаюсь - снова и снова? Дым крайне аполитичен, и осуждает меня и Ксавье за революционные настроения.
- Как показывает история, революция еще никому не приносила мира, - говорит Дым
- Я не могу сидеть в комнате и ждать, когда те, кто избивает людей на улицах, придут за моей семьей, - возражаю я.
Он резко вздыхает и идет на кухню за чайником. Возвращается. Смотрит за окно, на шумный проспект.
- Поговори с Ксавье.
- Ловко ты меняешь тему.
- Поговори. Вам нужно все обсудить.
- Предпочитаю сохранять нейтралитет. О чем нам говорить? О том, кто кем притворялся, чтобы сделать мир более приемлемым местом для жизни?
- Он все еще твой д…
Звонит телефон. Это мой прораб, и мне нужно ехать на стройку – подписывать документы.
- Обсудим позже, м-м? – я начинаю стремительно собираться: надо бы успеть туда и обратно за полтора часа, а полпроспекта перекопано и забито техникой.
Дым вздыхает снова, теперь уже с осуждением.
Впрочем, позже он пишет, а я читаю в автобусе: «Извини, что осуждаю твою политическую активность. Возможно, ты и права, просто мне это не близко».
Я отвечаю: «Извини за скомканное прощание. Черт, мы так и не съели апельсин».
Ни слова о Ксавье.